Писать об эпохе 1970–1980-х годов очень тяжело, в основном потому, что в это время накал страстей и концентрация всевозможных подлостей в процессе разработки ЭВМ достигли максимума и закончились пронзительным крещендо с развалом СССР.
Разобраться в этой каше чрезвычайно сложно, но факты остаются фактами – когда упал железный занавес внешней и внутренней секретности, мы внезапно обнаружили, что уровень советской компьютеризации по сравнению с Западом просто шокирует.
Все мы слышали невероятные сказания Бабаяна о «самых лучших, не имеющих аналогов компьютерах мира», а в реальности же видели исполинские трупы бесполезной «Электроники СС БИС», «Ряд 4», уровня Intel 386 и занимающей 50 кв. м, бабаяновский «Эльбрус-3», который вообще за 10 лет не осилили довести хотя бы до стадии включения, и его предка – «Эльбрус-2», в который (по признанию самого директора ИТМиВТ Рябова) было вбухано около 2 миллиардов долларов в современных ценах (можно было построить три АПЛ).
Собственно, проект «Эльбрус» и стал своеобразной высшей точкой падения советской компьютерной программы (именно в такой формулировке).
С одной стороны – ничего сложнее и навороченнее в СССР уже не смогли построить, с другой – проект стал синонимом распила, интриг, всевозможной грязи, кучи странных схемотехнических решений, копирования западных путей и всего того, за что критиковали советские машины.
Переломным моментом для всей советской компьютерной программы (а также программы создания ПРО) стали 1970–1975 годы.
За эти пять лет отечественная суперкомпьютерная промышленность окончательно свернула в глухой тупик и далее продолжала бодро нестись вперед, пока в 1991 не ударилась о стену.
Традиционно ответ на вопрос, что же случилось, дают простой и классический – так подлые предатели же стали копировать IBM, вот все и поломалось.
Этот ответ легкий и приятный, но совершенно неверный.
Проект ЕС ЭВМ вообще не имел отношения к советским суперкомпьютерам и никак им не мешал, наоборот, помог, так как позволил получить доступ к куче неплохой периферии.
Истинные причины произошедшего в те годы куда более глубокие: катастрофа 1970-х стала закономерным финалом долгого пути, по которому советская наука, промышленность и политика и не прекращали двигаться.
Кажется, Кеннеди сказал, что величие государства определяется количеством олимпийского золота, ядерных ракет и маркой президентского лимузина.
Самостоятельность государства в ИТ-технологиях и их уровень можно определить очень легко, поглядев на его суперкомпьютеры (кстати, с этой точки зрения, сверхдержав, кроме США, сейчас в мире нет: весь ТОП500 работает исключительно на американских технологиях, даже хваленый китайский Loongson/Godson – всего лишь клон MIPS, ShenWei – это разнообразные имплементации SPARC и ворованного DEC Alpha, а FeiTeng есть система команд ARM).
Что касается СССР, то величие отечественной суперкомпьютерной программы стояло на трех китах – ядерном оружии, ПВО и ПРО.
Российская и китайская микроэлектроника – братья-близнецы. В обоих случаях в основе лежат архитектурные решения и системы команд, изначально возникшие в США в 1980–1990 гг.
(фото http://www.mcst.ru, https://en.wikipedia.org, https://en.wikichip.org/, https://www.itweek.ru, https://www.baikalelectronics.ru)
Только для этих трех направлений разрабатывались самые высокопроизводительные советские системы, начиная от БЭСМ и «Стрелы» и заканчивая «Эльбрусом» для системы ПРО А-135 и БЦВМ 5Э26 для ПВО С-300.
Именно поэтому, когда мы говорим «история советской информатики», мы, прежде всего, говорим «история советских суперкомпьютеров», а, рассуждая об их истории, мы, в свою очередь, неизбежно утыкаемся в историю ПВО/ПРО и советского ядерного проекта.
И именно поэтому этот цикл статей и относится целиком к разработке советского ракетного щита, хотя, не имея полной картины в голове, заметить это и сложно.
Истории Карцева, Бурцева, Лебедева, Юдицкого, Мельникова, Калмыкова, Шокина, Лукина, СВЦ и ИТМиВТ – все они тесно закручены вокруг одного и того же: попыток создать самый мощный советский компьютер, одним из главных применений которого должна была быть противоракетная оборона.
Именно потому мы утверждаем, что одной из важнейших переломных точек в истории советской информатики стало не создание БЭСМ-6, не начало разработки ЕС ЭВМ, не первый советский клон Intel.
Главным переломным моментом истории всей советской информатики стал 1972 год и эпизод, для стороннего наблюдателя вообще к компьютерам не относящийся.
Договор ОСВ-1 и Договор об ограничении ПРО.
Мы намерены предложить одну из возможных интерпретаций событий того года.
Для этого нам нужно проследить, что и как привело к нему и какими последствиями для советской информатики и разработки систем ПРО он аукнулся.
Дабы не запутывать читателей, нам не обойтись без четкого плана этой сложной истории, которая раскроется в последних нескольких статьях этого цикла.
В первых двух из них мы рассмотрим политические события, которые привели нас в 1970-е годы (с точки зрения событий в мире, партии и АН СССР), тогда нам станет ясна расстановка фигур на доске и мотивы и направления их ходов.
Затем мы перейдем непосредственно к технической части – описанию схемотехники «Эльбруса», его прототипов, истории его разработки и внедрения.
И наконец, мы поговорим о его использовании в системе А-135 и конце советской противоракетной программы.
Политики и академики
В континентальной модели управления (преимущественно прусской, которую позаимствовала после воцарения Карла Петера Ульриха Гольштейн-Готторпского, более известного как Петр III, и Российская империя), в отличие от англосаксонской, идея о существовании какого-либо института вне государства и без его ежесекундного прямого контроля и управления вызывала ужас.
Не избежала этого и наука, которая в административном отношении разминулась с мировой более 200 лет назад и там и пребывает поныне.
В англосаксонской традиции, дошедшей до абсолюта в США, процессы воспроизводства научного знания, начиная от школьного обучения и заканчивая Национальной академией, практически полностью отделены от государства, так же как и церковь.
Академии являются обыкновенными клубами ученых (которые не только не получают зарплату за свои звания, но еще и платят членские взносы). Государство не имеет никакого отношения к политике Академии (более того, в принципе отсутствует понятие государственной и негосударственной академии), оно может выступать лишь одним из спонсоров того или иного научного клуба.
Никаких бонусов и преференций от государства академики не получают, и единственное, что дает им этот статус – это уважение среди коллег.
Российская академия была устроена похожим образом до Ломоносова – в России не было ни ученых званий, ни степеней, а приобретенные в Европе таковые регалии не приносили никаких дивидендов, кроме уважения.
Ломоносов вдохновился прусской моделью и решил, что общество без цветовой дифференциации штанов – это варварство.
Его проект был воплощен в 1803 году, когда магистр наук был приравнен к чину IX класса (титулярного советника или капитана в армии), а доктор наук – к чину VIII класса (коллежского асессора или майора).
К 1884 году сословная иерархия ученых сложилась окончательно: ректор – автоматически становился действительным статским советником, декан и ординарный профессор – статским советником и так далее до адъюнкта, соответствовавшего коллежскому асессору.
С учетом, что личное дворянство на гражданской службе автоматически жаловалось, начиная с IX класса, все поголовно остепененные российские ученые в 1917 году формально были дворянами, что бы они потом ни писали в советских анкетах про родителей из рабочих и крестьян.
Естественно, если государство дает какие-то плюшки – глупо думать, что оно ничего не потребует взамен.
В итоге весь XIX век цари и прокуроры бодро закручивали на науке удавку цензуры и контроля.
Сто лет чудовищного обскурантизма привели к тому, что выдающийся математик, первый советский филдсовский лауреат С.П. Новиков называл «огромным провинциализмом русской школы».
Косность и дубовость мышления даже относительно прогрессивных русских ученых тех лет просто поражала. Например, всеми забытый С.Н. Корсаков еще в 1832 году подал патент на т. н. «машину для сравнения идей» – сейчас ее можно было бы охарактеризовать как полноценную СУБД (только механическую!).
Основным носителем информации в машине были (задолго до Холлерита) перфокарты, хранившиеся в специальных картотеках и автоматически сортирующиеся и сравнивавшиеся по определенным признакам. В его разработках реализованы почти все принципы, составившие основу известного нам табулятора, созданного более чем пятьдесят лет спустя.
Идея была феноменальной, но разница с США была видна уже тогда. Холлерит стал миллионером и основал IBM, тогда как несчастному Корсакову академик Остроградский заявил:
Господин Корсаков потратил чересчур много своих интеллектуальных сил, пытаясь научить других, как вовсе без оного интеллекта прожить.
В итоге машина Корсакова использовалась им лично в его библиотеке, а затем была благополучно утеряна, а само его имя забыто так прочно, что всплыло лишь в 2001 году, когда, отчаявшись добиться интереса к этой теме в России, профессор кафедры кибернетики МИФИ Г.Н. Поваров написал статью для изданной в Германии книги Computing in Russia.
Сколько же еще удивительных изобретений похоронено навсегда в царских архивах – сказать сложно.
Когда в 1876–1881 годы гениальный русский механик и отец дифференциальной геометрии П.Л. Чебышев сконструировал совершенный арифмометр с планетарной передачей, позволяющий не только складывать и вычитать, но и делить и умножать, он не стал русским Берроузом.
Прекрасно понимая уровень интеллектуальной жизни Российской академии того времени, Чебышев даже не пытался продвигать свое изобретение у нас – он повез его в Парижский музей искусств, где заслужил высочайшую похвалу лучших европейских механиков и математиков.
В результате схема передачи Чебышева была ими позаимствована для первых электромеханических калькуляторов, в России же еще сто лет до 1980-х годов использовали примитивный арифмометр шведа Однера.
Надо отдать должное ранним большевикам – они попытались действительно уничтожить все худшее в старом мире самым радикальным образом, не исключая и подход к управлению образованием.
При Ленине в тезисах Покровского (заместителя наркома просвещения) в 1918 году был сформулирован главный коммунистический принцип построения справедливого бесклассового научного общества: первая советская реорганизация науки заключалась в уничтожении сословных привилегий ученых.
Для получения высшего образования отныне не требовалось никаких документов о среднем образовании. Человек просто изъявлял желание учиться в университете, и его туда зачисляли. По окончании университета ему не выдавали никакого диплома. Если выпускник имел склонность к науке, то он просто приходил в научное учреждение и занимался там наукой, нимало не заботясь о защите диссертаций на соискание ученых степеней, потому что ученые степени и ученые звания тоже отменялись.
От всей многоэтажной иерархии научных работников империи оставалось только ученое звание профессора и, если выпускник университета без диплома показывал выдающиеся результаты в научной деятельности, то его могли избрать профессором сроком на пять лет на собрании научного института или вуза, в последнем случае – с обязательным участием в выборах студентов вуза.
На самом деле это была чрезвычайно прогрессивная система, но, подобно всему хорошему, долго она не продержалась.
Цветовая дифференциация штанов вернулась уже через год, в 1919 году.
Всех научных работников декретом СНК поделили на пять категорий. Категории определяли ценность ученого для власти на данный момент и, соответственно, размер его пайка и денежного довольствия.
Цветовая дифференциация штанов
Сталин, придя к власти, стал исповедовать классическую доктрину – все для государства, ничего вне государства, при этом, понимая под государством партию, а под партией – лично себя.
Естественно, Академия, будучи независимым собранием высших интеллектуалов страны, не могла не быть реформирована в нужном ключе.
С середины 1925 года Политбюро начинает обсуждения реформы АН, а к 1926 году система контроля возвращается к царской модели, только вместо религиозно-монархической цензуры наступает сталинистская.
АН становилась полностью государственной, академики (и членкоры, кстати, такое двойное разделение характерно тоже только для прусской модели, как и деление степеней на кандидатов и докторов) становились госслужащими и полностью встраивались в вертикаль власти.
Подобно личному дворянству при царе, при Сталине ученые также получали свое место в партийной табели о рангах, а с ним и полный комплект материальных благ: дачи, шоферов, спецбольницы и спецмагазины, огромную пожизненную пенсию.
В обмен – вся наука становилась партийной.
В 1928 году пять цифровых категорий ученых свели в три буквенные (ученые категории «А», «Б» или «В»), а в 1934 году СНК восстановил старую имперскую научную иерархию, лишь косметически ее подредактировав.
В начале 1928 года Сталин вызывает к себе секретаря Академии С.Ф. Ольденбурга и впервые прямо требует избрать академиками не за знания, а по партийной линии:
Москва желает видеть избранниками Бухарина, Покровского, Рязанова, Кржижановского, Баха, Деборина и других коммунистов.
Академики были в шоке: при всей царской цензуре в выборы в АН правительство еще никогда не вмешивалось.
Элита науки раскололась – что делать с этим требованием?
17 января Павлов резко протестует против произвола большевиков. Его увещевает знаменитый математик и механик Крылов, проявивший куда большую моральную гибкость:
Плюнь, батюшка, поцелуй у злодея ручку.
В итоге с первого захода партийных чиновников прокатили.
Сталин в ярости, начинается массированная пропагандистская кампания против «антинародной науки».
Пускай учёные обскуранты знают, что рабочий класс, идущий под знаменем единения науки и труда, во имя этого единения не задумается перешагнуть через них. А если нынешняя Академия наук с ними не справится, то – через академию,
– пишут обращение представители Ленинградского коммунистического университета.
К февралю академики перепугались достаточно, чтобы со второго захода все сделать, как велено, но уже слишком поздно. В том же году в ЦК партии была учреждена «Комиссия по чистке аппарата Академии наук». К концу 1929 года по «Делу АН» были арестованы 1 729 сотрудников, их обвинили в заговоре против советской власти и создании «Всенародного Союза борьбы за возрождение свободной России».
Начальник Комиссии Фигатнер рапортовал в Москву:
На сегодняшний день Академии наук в прежнем виде не существует.
Самым первым было разгромлено наиболее опасное для власти направление – историческое.
Академия после 1917 года получила доступ к огромным архивам царского режима, включая полицейские досье и бумаги охранки. Все это было конфисковано сотрудниками ГПУ, о найденной информации и тех, кто успел с ней ознакомиться, докладывали лично Сталину и Молотову. Видимо, вожди не очень хотели, чтобы всплыли какие-нибудь неприятные сюрпризы их дореволюционной деятельности.
С этого момента Россия планомерно стала превращаться в страну с непредсказуемым прошлым, а советская историография – в сборник житий святых (аналогичная ситуация повторилась в 1991 году – сначала почти неограниченный доступ к архивам НКВД/КГБ, спустя несколько лет власть опомнилась и засекретила все снова, и теперь непредсказуемое прошлое – это даже то, что было лет 20 назад).
В исторической науке до последнего времени антимарксистские извращения и вульгаризаторство были связаны с так называемой «школой» Покровского, которая толковала исторические факты извращённо, вопреки историческому материализму освещала их с точки зрения сегодняшнего дня, а не с точки зрения тех условий, в обстановке которых протекали исторические события, и, тем самым, искажала действительную историю.
Гласило постановление ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 года о постановке партийной пропаганды в связи с выпуском «Краткого курса истории ВКП(б)».
Враги народа, вычеркнутые из фотографий и из жизни (фото https://topos.memo.ru)
В 1933 году Калинин подписал распоряжение, по которому АН СССР потеряла последние остатки независимости.
Ее подчинили непосредственно правительству, а 25 апреля 1934 года Молотов перевел АН из старой столицы – Петербурга, в новую – Москву.
Идеологическую зачистку врагов народа возглавил легендарный «красный профессор», уже упоминавшийся в этой серии статей Эрнест Кольман.
Сталин еще в 1930-м потребовал
разворошить и перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании.
И главным ассенизатором избрали невероятно гибкого и угодливого Кольмана.
Он несет главную ответственность за большую часть злодеяний в науке 1930-х годов – арест и смерть в тюрьме знаменитого математика Егорова, расстрел математика и экономиста Николая Кондратьева и уничтожение всей статистической школы в СССР, погром научной школы Лузина, гонения на В.И. Вернадского, С.И. Вавилова, Л.Д. Ландау, И.Е. Тамма, Я.И. Френкеля и ещё многих.
Полоумный Кольман считал себя великим математиком и физиком и последовательно обрушивался на все научные направления, не обходя своим пристальным вниманием ни гидродинамику, ни теорию относительности, и, как инквизитор, везде находил страшную ересь против учения партии.
Естественно, ужасающие психологические последствия таких реформ не заставили себя ждать.
Остатки независимости Академии были жестоко сломлены и раздавлены, выжившие ученые вынужденно развили у себя невероятный навык двоемыслия, умение колебаться вместе с линией партии, лицемерие, фантастическую моральную гибкость и мастерство подковерной борьбы и интриг.
Кроме того, нормальная наука была щедро разбавлена в несколько раз потоком новоявленных докторов, академиков и ректоров, назначенных не за знания, а по партийной линии.
Такая практика с тех пор стала одной из главных черт советской, а затем и российской науки – все хлебные должности, начиная от ректората топовых вузов, постепенно стали занимать не самые талантливые, а самые угодные власти.
Кроме того, за сталинские годы наука была кастрирована и творчески.
Пишет Геннадий Александрович Сарданашвили, выдающийся физик-теоретик, специалист в области геометрических методов теории поля и теории гравитации:
В то же время, в образовании, как и во всем советском обществе, господствовал принцип: всегда во всем есть одно правильное мнение, а все остальные мнения неправильны. Этот принцип внедрялся тотально, начиная со школы. При этом главной задачей советской науки ставилось выработать или научно обосновать правильное мнение, а советского среднего и высшего образования – безальтернативно утвердить это мнение в сознании людей. Нет свободы – нет креатива…
Лишив отечественную науку свободы, ее лишили творчества. Советская наука «посерела».
В результате, например, имея в своем распоряжении в течение почти 10 лет крупнейшие для своего времени ускорители, советские физики не смогли получить сколько-нибудь выдающиеся результаты. Ни одной из современных объединенных моделей элементарных частиц (казалось бы, что для этого надо) не числится за отечественными учеными.
Дикий угар погромов вынужденно закончился только в 1941 году, а уже в 1945 стало ясно, что без фундаментальной науки не будет никаких военных технологий.
Сталин был шокирован мощью военно-научной машины Запада – радарами, радиовзрывателями, ракетами и атомной бомбой, он прекрасно осознал, что без этих замечательных игрушек СССР обречен.
Если бы не развитие ядерного оружия и систем ПВО в 1946–1950 годах, то, как знать, возможно, Operation Dropshot могла бы состояться.
С шеи Академии был немедленно снят сапог. Амнистировали тех, кого не успели расстрелять, маньяк Кольман был в 1945 году сослан подальше в Чехословакию, а в 1948 году вообще арестован и посажен без суда и следствия на Лубянку, где и проторчал в одиночке до 1952 года.
Берия получил контроль над ядерным проектом и практически полную свободу делать все, что потребуется для его осуществления, выведя самых талантливых советских физиков из-под всех форм цензуры.
Именно в этот момент произошло окончательное размежевание советских физиков на тех, кто занят новейшими областями современной науки, и физиков-классиков (например, механиков), оставшихся с математиками. Дошло до того, что они даже толком не общались, классические советские математики не желали знать передовой физики, а передовые физики не лезли к классическим математикам.
Именно потому в СССР позже только единицы математиков (близкие к физикам, Арнольд, Новиков, Шафаревич и еще несколько менее общеизвестных, Гусейн-Заде и Богоявленский, например) разбирались в динамических системах, алгебраической топологии и прочих современных направлениях, а мехмат МГУ за 1950–1980 годы постепенно превратился в глухую окраину мировой математики, где читали и изучали в основном курсы XIX века.
Со стороны физиков мост к математикам строил Ландау со своим легендарным Теорминимумом и его главный конкурент Боголюбов. Физики-теоретики стали отдельной кастой, во многом оставшись порядочными людьми, а один из их лидеров – Сахаров, вообще позже возглавил диссидентское движение.
Механики-математики же (базирующиеся преимущественно в Стекловке и МГУ) остались потихоньку загнивать в своей изолированной банке со скорпионами.
Праздник советской науки, 1945 г.
Символом окончательного примирения вождя с учеными стало невероятно торжественное и помпезное празднование 220-летия Академии наук летом победного 1945 года.
Под праздник отдали зал Большого театра и Кремлевский дворец, пригласили более ста иностранных ученых (впервые с 1920-х годов!), ученых осыпали подарками, званиями, денежным довольствием и государственными наградами. Портреты физиков и математиков (а не марксистских философов) впервые появились в газетах, как символ советской науки.
Торжества прошли очень хорошо, все немного выдохнули, однако, чудовищная травма тридцатых так и не была изжита советской наукой никогда.
С этой точки зрения праздник 220-летия Академии только закрепил синдром жертвы – он показал, что власть может жестоко отнимать и щедро даровать в равной мере.
Пишет Сарданашвили:
К 50-м годам сформировалась советская академическая элита, щедро вознагражденная за успех советского Атомного проекта и другие оборонные программы. Например, после успешного испытания первой советской ядерной бомбы чл. -кор. АН СССР Ю. Б. Харитону не только было присвоены звания Героя Соц. Труда и лауреата Сталинской премии первой степени, но еще и постановлялось: премировать его суммой в 1 000 000 рублей и автомашиной ЗИС-110, построить за счет государства и передать ему в собственность дом-особняк и дачу с обстановкой, установить двойной оклад жалования на все время его работы в данной области, предоставить право на обучение своих детей в любых учебных заведениях СССР за счет государства, предоставить право (пожизненно для себя, жены и до совершеннолетия для детей) на бесплатный проезд железнодорожным, водным и воздушным транспортом в пределах СССР.
Аналогично были премированы и другие участники Атомного проекта.
Условия жизни академиков: медицинское и санаторное обслуживание, продовольственное обеспечение («кормушка») и прочие льготы, были едва ли не на уровне замминистров.
Впрочем, чувство сказочного величия у вождя никуда не пропало.
Леонтовича, вероятно, тоже собирались возвышать после избрания в академики в 1946 г. Однако он сам воспрепятствовал этому.
Отец рассказывал мне, что Леонтовичу поручили читать приветствие товарищу Сталину по случаю 70-летнего юбилея, кажется, на заседании Отделения физико-математических наук Академии наук СССР в 1949 г.
И Леонтович оскандалился: читая это приветствие, при перечислении здравиц в адрес вождя мирового пролетариата пропустил только что возникший титул «корифей науки». Взволнованному партсекретарю, который в ужасе бросился к нему после заседания, он сказал: «Не готовился, от неожиданности пропустил это новое слово».
Делу хода не дали, но Леонтовича органы безопасности постоянно считали способным совершить «вражеский вредительский поступок». Как рассказывают, Берия приказал терпеть его только из-за квалификации, необходимой для осуществления термоядерного проекта.
– вспоминал академик Новиков, племянник Келдыша.
«Корифей науки», Иосиф Виссарионович
Так советская наука сплавилась с госслужбой, политикой и идеологией в мутанта, аналога которому мир еще не знал, и осталась в таком виде навсегда.
Уже упомянутый Новиков частично описал все это в мемуарах:
Лаврентьев, по его рассказам, человек Хрущева с 30-х г. Из его рассказа, как он внедрял жену в СССР около 1930 г., однозначно следует, что он связан с НКВД. Он привез ее из Парижа. Она была русская эмигрантка с американским паспортом. Без НКВД ее нельзя было внедрить (и даже с НКВД трудно). Так что Лаврентьев сам уже был из НКВД к 1939 г., под покровительством Хрущева, не Берии.
<…>
Не существует законной процедуры смены специальности. Ты должен всегда состоять в Академии со специальностью, по которой тебя выбрали на последний уровень…
Реализовывать саму процедуру перехода в физмат отделение, где Келдыш никогда не выбирался, надо было через академиков, крупных ученых. Нужен авторитетный академик, который будет это проталкивать, при этом не стесняясь фальсификации.
За это взялся Виноградов. Он сбежал с должности директора Стекловки при переезде института в эвакуацию в Казань в конце 1941 г. Именно сбежал, боясь ответственности в военный период, особенно страшный в начале: кто их знает, могут и расстрелять, если не выполнено какое-нибудь задание. Директором стал легкомысленный Соболев.
Когда все стабилизировалось Виноградов захотел вернуться, но как?
Тогда он и вступил в НКВД.
И вот именно Виноградов проталкивал Келдыша. Таковы были роли в этом театре. Виноградов делал для Келдыша грязные дела, а тот говорил, вздыхая: «Ничего не могу поделать, Иван Матвеевич – мой учитель». И вешал ему на грудь еще звезду.
<…>
Низвержение Гюнтера (и Егорова в Москве) было частью кампании по ликвидации старой интеллигенции в 1928–1933 гг.
В Ленинграде эту кампанию проводил Виноградов вместе со ставленником Обкома Партии Лейфертом. В 1937 г. Лейферт был арестован и погиб, как и большинство тех, кто работал в Ленинградском Обкоме при Кирове. На этой кампании Виноградов досрочно стал академиком (вместо членкора) в 1929 г., уничтожив доносами первого кандидата, в академики членкора Гюнтера.
<…>
Кто эти «люди Виноградова», работавшие с документами?
У него был ученый секретарь еще с 30-х, абсолютно безграмотный научно хитрый тип по прозвищу Моржа. Это был К.К. Маржанишвили, сын известного грузинского артиста, имя которого, как я считаю, он опозорил. Ему написали (разумеется, плохенькую) диссертацию и тихонько сделали доктором. Затем назначили на пост начальника закрытого отдела Стекловки (из системы НКВД – МВД – КГБ). Затем приписали какие-то мнимые заслуги и провели в членкоры в 1964 г.
Это были первые выборы по математике при президенте Келдыше, который отделил математиков от физиков.
В частности, на этих выборах Келдыш предал Гельфанда, который много на него поработал, видимо, стал не нужен. На выборах в членкоры отстранили Ладыженскую и Арнольда и провели Моржу.
Академиком они его сделали в 1974 г.
Он работал, в частности, с бюллетенями на любых выборах, если им это было нужно.
Так мы считали в Отделении.
Были интересные истории и с протоколами на Общем Собрании.
Гельфанда удалось выбрать академиком лишь через 20 лет, в 1984 г., тогда же выбрали членкором Арнольда и взяли под контроль ВАК.
<…>
Александров, хитрый лис, как его называли.
Позднее он ловко купил и Келдыша, сделав ему «три кака», как выражались тогда.
Это означало, что он создал, как говорят сейчас, бренд: ККК – Курчатов, Келдыш, Королев – Ракетно-Ядерный Щит Родины.
Келдыш не поддерживал Александрова в Президенты Академии перед Брежневым, как я думал раньше. Он рекомендовал Логунова.
Главным пугалом эпохи Сталина, как мы уже говорили, стала (и не без причины) ядерная бомбардировка СССР.
Все научные усилия после 1945 года были брошены на решение двух задач: как можно скорее овладеть своим ядерным оружием и как можно скорее разработать защиту от бомбардировщиков противника.
Первое вылилось в ядерный проект под руководством Берии (который он, кстати, блестяще завершил), а второе – в экстренные работы в области радиолокации, вычислительных систем и зенитных ракет.
Именно под эти задачи был основан ИТМиВТ, под эти задачи организовано три т. н. Главных управления при СНК СССР. 1-е ГУ занималось вопросами научного и технического обеспечения создания бомбы, 2-е ГУ отвечало за управление всеми уранодобывающими предприятиями, а 3-е ГУ – за радиолокацию и ПВО.
Так началась история БЭСМ и «Стрелы», ЭВМ ПРО и ПВО – это уже шаг номер два, сделанный при Хрущеве.
Он, в определенном смысле слова, был романтиком науки и восхищался ею.
Именно при Хрущеве СССР осуществил самые сложные технологические проекты: первая водородная бомба, АЭС, МБР, «Спутник-1», полет Гагарина, «Восход», атомный ледокол «Ленин», первая советская АПЛ – К-3 «Ленинский комсомол», начало лунной гонки, транзисторы и первые микросхемы, основание Зеленограда.
При Хрущеве возникли целые новые отрасли экономики, такие как производство пластмасс и минеральных удобрений, создан мощный комплекс индустриального домостроения, плодами которого Россия пользуется до сих пор.
Автомобилестроение достигло уровня, когда машина, хоть и оставалась дефицитным продуктом, тем не менее стала средством передвижения, а не уникальной роскошью.
Развилась гражданская авиация. На железных дорогах прекращена эксплуатация паровозов. Добыча энергоносителей позволила начать массовый экспорт нефти и продуктов нефтепереработки за рубеж.
При нем же была начата разработка первых советских суперкомпьютеров и была создана противоракетная оборона.
В общем, такого подъема науки Союз не знал ни до, ни после него, фактически все развитие техники СССР при Брежневе – это эксплуатация задела, сделанного Хрущевым.
Однако при всем при том у Хрущева был фундаментальный недостаток – он не имел даже нормального базового образования. До девяти лет он учился в церковно-приходской школе, потом отец забрал его оттуда работать в поле.
Я выучился считать до 30, и отец решил, что учения с меня хватит. Всё, что тебе нужно, – выучиться считать деньги, а больше тридцати рублей у тебя все равно никогда не будет.
В результате Хрущев, при всей своей искренней любви к науке, не понимал в ней ни черта вообще, причем за ученых часто считал фантастических шарлатанов типа Лысенко, на которого буквально молился.
Неудивительно, что биология и сельское хозяйство при нем не только не продвинулись, а были угроблены начисто (вспомнить хотя бы «Рязанское чудо»). Хрущев, как настоящий крестьянин, обожал самые примитивные ломовые решения (причем любых проблем), суть которых ему можно было объяснить двумя словами. Для изъяснения же вождю более сложных концепций приходилось разыгрывать сложнейшие пантомимы, как с основанием Зеленограда.
Понятно, что истолковать Хрущеву, чем лампа хуже транзистора (и что вообще такое транзистор и микросхема) возможности не было, поэтому работали на контрасте. Сначала провели мимо пыхтящей «Стрелы», потом внесли на руках мини-компьютер Староса НХ-1, потом показали ламповую радиолу и сунули в ухо миниатюрный радиоприемник на транзисторах.
Презентация, как мы знаем, блестяще удалась, и Зеленоград был основан.
Легендарное фото, сам Лысенко проповедует истинно партийную биологию
Под конец правления Никита умудрился испортить отношения со всеми. С академиками, которые не простили ему Лысенко и общей безграмотности.
Дошло до того, что в 1964 году он пообещал разогнать АН к чертям (и не факт, что ошибся бы в этом решении, с учетом, в какой гадючник она уже превратилась), да не успел.
С интеллигенцией поругался не меньше, сначала все обрадовались оттепели, но затем были жестоко обломаны вкусами Хрущева в искусстве (тоже сугубо крестьянскими).
С рабочими, тоже поначалу радостно встретившими реформы, закончившиеся Новочеркасским расстрелом.
Со сталинистами, ненавидевшими его за очернение облика великого Сталина, с антисталинистами, недовольными его хамством и громогласной грубостью.
Ну и самое главное – его собственные чиновники за 10 лет правления Хрущева вкусили всю сладость жизни без страха, и их амбиции возросли. Теперь они уже мечтали не о том, чтобы их не расстреляли, а о том, чтобы над ними вообще не было хозяина.
Реформу АН он, однако, осуществить успел.
В 1961 году Академия лишилась практически всех технологических НИИ (более 50) и филиалов (все 7), а также и 20 тысяч персонала. Все они были выведены из ее состава и распределены по профильным министерствам.
В процессе реформы Хрущев жестко поругался с президентом АН Новиковым и снял его с должности, назначив на его место хитрого политика, интригана и карьериста Келдыша.
На самом деле реформа назревала давно и инициирована ее подготовка была еще письмом в ЦК самого Капицы, которого сложно заподозрить в желании уничтожить советскую науку.
АН действительно была неповоротливым монстром, и с этим надо было что-то делать.
Вот только итог был чрезвычайно печальным.
В 1964 году после отставки Хрущева возникли новые министерства – такие как электронной промышленности и радиопромышленности, и большая часть профильных НИИ, лабораторий и полигонов досталась им.
Почему это так плохо?
Все дело в личности следующего генсека – Брежнева.
Прямое продолжение этой истории ждите в следующей статье.
Источник: topwar.ru